Зигфрид не любил такие дни. А, ведь, должен был наоборот. В конце концов, в такие дни ему не приходилось сопровождать этого самодовольного борова к одной из его девок. Несмотря на явно неприятные для глаза формы, на отвратительный характер и просто презрение ко всему окружающему, девушки, часто молоденькие и из не очень богатых семей, считали честью принимать Бартоломея в своих покоях. Учитывая, что он был вдовцом, а жены всё-ещё так и не нашёл, существовал приличный шанс, что удачливая соблазнительница сможет удержать в своих руках богатого кавалера. И плевать, что этот кавалер весит около полутора центнера, раздевает взглядом и абсолютно не уважает тебя. Главное – положение в обществе, статус, средства, а свинью можно и потерпеть. Ведь не вредит же? Не вредит.
Неприятен был генерал своему телохранителю. Не потому, что был тем, кем он был, не из-за того, что Зигфрид так долго копил к нему ненависть, Бартоломей Генивий был живым примером того, как низко может опуститься человек и сколь сильно может изменить его власть. Этот мужчина был чуть ли не пороком во плоти, а ведь, давным давно, Бартоломей смог дослужиться до своего звания. Не по тому, что ему помогли, не потому, что он был дальним родственником Императору, а благодаря своим умениям, своему уму, способностям. И куда они ушли теперь? Нет, кое-что Зигфрид понимал: Бартоломей отвоевал своё. Долгие годы он помогал расширить границы Британии и заслужил отдых, но не переборщил ли он? Только освободившись, Генивий стал предаваться всевозможным порокам, считая, что заслужил их. Убийство жены стало словно спусковым механизмом, который полностью убрал все ограничители этого человека. Женщины, пьянки, званые вечера. Бартоломей пускал на ветер богатство своей семьи. Их расходы за последние годы достигли просто чудовищной отметки. И если бы только он это понимал. Но нет, отказывался, не желал взглянуть в глаза истине, считал себя всё тем же двадцатилетним молодым солдатом, считал себя неотразимым, умным и бесконечно богатым. Это бесило. Это чудовищно бесило, ведь его телохранитель считал себя таким же. Пусть его взгляды были более умерены, он мыслил более реально и приземлено, но чем больше Зигфрид смотрел на Бартоломея, тем больше он видел себя, и тем больше он боялся его, и тем больше ненавидел его.
Хольцер чуть прищурился, его губы сжались, а руки, сцепленные за спиной, непроизвольно стали сжиматься в кулаки. Видеть эту блестящую в свете дорогих хрустальных ламп лысину, слышать этот мерзкий чавкающий звук. О, его хозяин, иначе не назовёшь, считал себя очень и очень аккуратным и даже не предполагал, что его чавканье может быть расценено кем-то как нарушение этикета.
Мерзость.
- Отец. – звук голоса Марианны отвлёк Зигфрида от раздумий. Он почти не подал виду, только сжал губы ещё сильнее. Ещё одно разочарование, ещё одна причина по которой он не желал быть тут, ненавидел эти дни. Молодой человек внимательно посмотрел на девушку: она никак не могла справиться со злосчастным салатом и мучила одну единственную огромную зелёную оливку. Губы телохранителя тронула едва заметная усмешка. Мало кто в этом поместье знал, что она ненавидит оливки, увы, очень мало кто. Может быть Зигфрид и знал, он редко забывал то, что ему говорила Марианна.
Марианна Генивий, юная дочь Бартоломея, привлекательная молодая особа, характерная этакой юной, свежей красотой. Её никак не назовёшь пышнотелой леди, но и не скажешь, что она юная девица. Красивое лицо, длинные светло-русые волосы, серо-голубые глаза, идеальная фигура. Зигфрид находил таких девушек по-настоящему привлекательными. Это был его тип красоты, то, к чему он стремился. В своё время он даже смеялся, что ему повезло с Марианной, учитывая его далекоидущие планы, его желание манипулировать этой девушкой и, в конце концов, когда бы он сумел избавиться от Бартоломея, жениться на ней. Да, он рассчитывал на многое с дочерью генерала, многое поставил на этот план, отдавал кучу сил на то, чтобы угодить ей, заставить её влюбиться. У него вышло, к сожалению. К сожалению, появилось одно маленькое обстоятельство, которое перечеркнуло все его надежды и планы, маленькое обстоятельство под названием родство. Марианна Генивий оказалась его сестрой. Он не испытывал особых чувств к этой девушке, она, как и все остальные, была лишь средством, одним из его инструментов, способов достижения цели. Только вот семена посеянные ещё при первых их встречах начали давать свои ростки. Зигфрид не мог не замечать столь явного интереса Марианны, даже после того как приложил все силы, чтобы отдалить её от себя. Но девушка пыталась добиться своего, считая, наверное, что Зигфрид – её судьба. Смешно вышло, иронично, неприятно, мерзко. Молодому человеку претила сама мысль об инцесте, он отбрасывал её, не желал отвечать на те знаки внимания, что оказывала ему она при их редких встречах. И после каждой встречи ненависть к своему отцу у неё росла. Даже Хольцер не предполагал такого развития событий, не предполагал, что она так сильно будет тянуться к нему.
Именно поэтому он ненавидел поездки в поместье, он не хотел видеть Марианну и позволять ей видеть себя. Но не выходило. И с завидным упрямством девушка вновь и вновь находила способы встретить свой объект воздыхания. Надоедало. Ужасно. И бесило. Жутко бесило. Бессильная ярость цепкими пальцами душила Зигфрида, он ничего не мог поделать. К сожалению.
Но разговор продолжался. Точнее, пока что говорила лишь девушка, но её слова… О, это было нечто. На удивление гордой оказалась Марианна, удивительно целеустремлённой. У этой девушки всегда был характер, но Зигфрид не ожидал от неё таких слов. По крайней мере сейчас не ожидал. Марианна заговорила о том, о чём думать ещё не должна была, заговорила на очень деликатные темы… Но посмотрите как она держится! Как себя ведёт! Когда в её взгляде появилась эта холодность, а голос её звенел как сталь? Её слова словно шпага, гибкая, но острая. Эти уколы, эти смелые слова…
“Когда ты умудрилась столь осмелеть, Мари? Когда ты так сильно повзрослела?” – наглая мысль закралась в голову телохранителю и улыбка исчезла с его губ. Расстраивало его то, что он не мог полностью предсказать всё, что будет происходить с девушкой, что он не рассчитывал на такое. Хотя, наверное, он просто слишком переоценил свои силы, слишком сильно верил в свою непогрешимость и умение предсказывать поведение людей. Но то, что делала Марианна… Куда, зачем, почему она спешила? Почему так отреагировала? Сегодняшний ужин был последней каплей которая переполнила её чашу терпения? Почему? Потому, что она видела его, Зигфрида? Или потому, что узнала о том, что вчера её отец нашёл себе очередную девку которая готова будет разделить с ним ложе? Которая будет наведываться к ей в поместье и командовать слугами, пытаться подлизаться к дочери?  Умаслить её? Сам того не замечая, Зигфрид сжал зубы так, что те чуть не заскрипели. Сейчас его взбесила одна дама, считавшая, что между Марианной и адъютантом её “возлюбленного” было нечто большее, чем просто больше чем дружественные отношения. И её намёки, её попытки поддеть девушку – всё это бесило. Жутко, ужасно, чудовищно. Новая соискательница богатства будет такой же. Хольцер словно нутром это чувствовал. Он понимал людей, особенно тех, чья душа была гнилой и чёрной, чьи помыслы не особо отличались от помыслом телохранителя Бартоломея. Но, всё-же, Марианна нравилась ему. Несмотря на то, что он испытывал к ней противоречивые чувства: желание оттолкнуть, ярость, как к любому отпрыску своего отца, а также привязанность. Действительно, он всегда рассматривал её в качестве инструмента, но ценного инструмента. Который не только может, всё-же, послужить в будущем, но и который просто жалко терять и выкидывать просто так. Ибо он создан твоими руками, ты испытываешь к нему привязанность, симпатию.
И вот сейчас, его драгоценный инструмент действовал без разрешения хозяина. Своевольничал и явно мог навредить не только себе, но и Зигфриду.
“Стой, куда ты спешишь? Какого чёрта ты говоришь с ним об этом? Сейчас?” – Зигфрид не мог не признать за ней правоты, не мог не восхититься её решимостью, решимостью которая, скорее всего, испугала даже саму Марианну, но не одобрял, не мог одобрить. Не хотел. Остановить, прервать, сказать, что всё это ошибка, ведь девушка сама себя тащит к пропасти. Но он не сделает. Не мог и не собирается. Пусть говорит, увы, эта ситуация, её гнев, должен был когда-либо выплеснуться. Рано или поздно. Жаль только, что он, Зигфрид Хольцер, не успел подготовиться к такому повороту событий.

Ответы Бартоломея были очень болезненными. И Зигфрид прекрасно понимал это. Понимал, как сильно этой своевольной, гордой девушке претит сама мысль о том, что она будет вынуждена последовать приказу отца и стать разменной монетой, ещё одним способом получить влияние. Или, может, Бартоломей просто проиграл её в карты? В своё время, когда он напился почти до бессознательного состояния, он чуть не проиграл своего телохранителя. Это был первый случай, когда адъютант совершенно искренне желал избить Генивия. Избить жестоко, дать волю чувствам, выпустить ненависть которая долгие годы копилась в его душе. Тогда и вот теперь. Умом он понимал разумность этого хода, понимал и то, что это позволит семье стать на новый уровень, ещё расширить своё влияние. Мельен – худощавый тип с вечно бегающими глазами. Ходили слухи, что его жена умерла неестественной смертью, что её отравили. Быть может это было и так, но никто не смел его обвинить. Мельен был тесно связан с добычей сакурадайта, под его началом работала не одна шахта, а его земли были в полтора раза обширнее, чем земли Генивиев. Разумный, грамотный, умелый ход. Идеальная пара для строптивой дочери. Её потенциальный муж умел укрощать строптивых.
Но Зигфрид держался, он старался не выказывать чувств, старался быть спокойным, пусть это было и нелегко. Он сверлил взглядом восторженно вопящего о наследстве генерала, сверлил взглядом упивающегося своей властью над родными ничтожества. Но это – было всё, на что адъютант был пока что способен. Он не посмел бы ни ударить, ни как-то навредить Бартоломею. Слишком разный у них уровень и Хольцер понимал это.
Только вот разговор уже превращался в перебранку. Несчастная девушка давала волю своим чувствам, потеряла контроль над эмоциями, дала волю своему гневу.
“Боже, Мари, ты всегда была слишком эмоциональна.” – молодой человек чуть опустил голову и прикрыл глаза, то ли словно стесняясь чего-то, то ли пытаясь показать ей, чтобы она прекращала. Он едва заметно пошевелился, высказывая своё неодобрения, отрицательно кивнул головой, но, похоже, она даже не замечала его попыток просигнализировать ей. Ему оставалось лишь смотреть.
“Не надо. Успокойся. Не провоцируй его и себя.” – но девушку было уже не остановить. Одно потянуло за другое, другое за третье и огромный ком из яростных криков, взаимных обвинений нарастал и нарастал. Зигфрид знал, что Бартоломей приструнит дочь. Он умел говорить, знал когда осадить, понимал куда надо ударить, чтобы попасть в самое больное место. И он сделал это, сейчас сделал. Стоило ожидать, что разговор будет переведён на него.
“Дурочка, - невесело подумал Зигфрид. – перестань бегать за мной. Нам обоим же будет лучше.” Но, похоже, она не хотела слушаться голоса разума, увы. Он даже невесело улыбнулся. Едва заметно, чуть-чуть. Грустно было видеть её такой, очень грустно. Он никак не мог найти способа выполоть эти сорняки которые выросли из тщательно лелеемых им ростков…
Но дальше произошло то, что он, Зигфрид Хольцер, ну просто никак не ожидал. Борова похоже полностью вывели из себя. Эти гневные вскрики, споры, но такое…
Решила связать жизнь с убийцей своей возлюбленной мамочки? - тяжёлые слова, явно предназначенные для последнего, фатального удара... Жестокие, отвратительные.
- Ублюдок. – едва слышно произнёс Зигфрид с явной ненавистью глядя на генерала. - Как ты вообще посмел, мразь? – прошептал он едва слышно, сжав кулак так, что рука задрожала, холодное, почти безразличное лицо превратилось в гримасу ярости, он даже начал отводить руку, чтобы, наконец, дать волю чувствам, показать сколь сильно он “ценит” покровительство генерала. Но он удержал себя в руках. Он не позволит этой сволочи вот так запросто манипулировать им, сохранит свой гнев на будущее, проглотит свою гордость. По крайней мере пока. Но то, что он сказал. Как вообще посмела эта погань упоминать эти события? Хочет сделать так, чтобы Марианна отвернулась от него? Он не знает своей дочери. Зигфрид попытался успокоиться, выдохнул и кивнул.
- Как пожелаете, господин Бартоломей. – голос вновь стал спокойным, пусть некоторая напряжённость всё-ещё ощущалась. Вновь взглянув на генерала, Зигфрид перевёл взгляд на Марианну. Несчастную Марианну для которой слова отца были просто чудовищным грузом, грузом, который он не имел права взваливать на неё. Даже если он её ненавидел, он не имел права говорить такое своей дочери. Даже Зигфрид не посмел бы это сказать. Даже если он использовал людей – он делал это не так грубо, не напрямую, он любил устраивать всё так, чтобы используемому было интересно и приятно быть использованным, а тут…
Шаг в сторону девушки. Ещё один. Он медленно приближался к ней и, подойдя ближе, приобнял. Правая рука нежно придерживала Марианну за плечи, левую он положил на ладонь девушки, в которой она держала нож. Бартоломей не видел его ухмылки, которая на несколько мгновений задержалась на бесстрастном лице. Сам Зигфрид очень хотел задеть эту самовлюблённую свинью, не дать волю кулакам, но ударить его, ударить побольнее... Задеть отца, даже если это будет стоить ему недели наказаний, Хольцер очень, очень хотел. Поэтому он не “выпроводил” Марианну, о нет…
- Мари, - тихо, словно пытаясь успокоить её, произнёс мужчина, - Дай нож. Не надо, успокойся и пойдём отсюда, пожалуйста. Не слушай его, он не в себе.
“Как тебе такое, а, ублюдок?” – Зигфрид даже обернулся на Бартоломея, желая увидеть ту гримасу ярости, дикой, безумной ярости которая сейчас определённо была на лице генерала. Он насладиться этим моментом, этим бунтом. Даже если это будет стоить ему жизни.

Отредактировано Siegfried (2010-02-17 02:38:19)

- Дьявол. – тихо, но с чувством, произнёс Зигфрид, заметив в руках отпрянувшей девушки оружие. Такого он от неё не ожидал, он мог предположить, что та кинется на отца с кулаками, Марианна была бойкой девушкой, да, но такого…
Он ожидал, что она прильнёт к нему, будет искать успокоения, но такого… Надо же, использовать эту уловку только для того, чтобы заполучить средство защиты? Или нападения? Для чего она использует полученную власть? А ведь оружие – всегда власть. И чем оно мощнее – тем больше этой самой власти...
- Убери оружие. – сейчас, когда пистолет находился в руках явно неуравновешанной, по крайней мере на данный момент, особы, проблем становилось всё больше. Щёлкнул затвор и оружие телохранителя оказалось направлено на него самого. Это всегда странно – ощущать как пистолет, который всегда использовал ты, направлен в твою же сторону. Удивительно, но ощущение необыкновенное. Этот страх, это лёгкое осознание беспомощности, собственной слабости. То, что Зигфрид не испытывал уже давно. И она отказывается его слушать. Его кукла, послушная кукла, отказывается его слушать. Как она вообще посмела? Взгляд растерял всю сочувственность, остался лишь холод. Он не может ей позволить вот так размахивать своим оружием, он обязан её успокоить.
- По твоему приказу! – вскрикнула девушка и перевела оружие на своего отца. Сделала несколько несколько шагов назад, очевидно заметив, что адъютант  медленно приближается к ней. Конечно, Зигфрид почувствовал некоторое облегчение, что она больше не целится в него, но, очевидно, Бартоломей перестал мыслить связно после того, как увидел, что всю ярость перевели на него…
- Довольно, - молодого человека словно одёрнули. Строгость могла бы помочь, но не тут, не сейчас, нет.
- Марианна, убери оружие. Пожалуйста. – стараясь выделять каждое слово, Зигфрид приближался к девушке медленными шагами. Спешить, делать резкие движения нельзя было. Это могло бы напугать её и вынудить стрелять.
- И зная все, ты еще смеешь претендовать на наследство? Такая же наглая идиотка, как твоя мать! – крик отца был словно удар. Он действительно не понимает происходящего. Совершенно не понимает.
“Молчи, придурок! Она сейчас и без того на взводе.” – хотелось крикнуть ему, но приходилось молчать. Лишь говорить что-то успокаивающее, пытаться забрать оружие, но Бартоломей всё портил. Снова и снова портил. Каждое произнесённое им слово усугубляло ситуацию ещё сильнее, делала невозможным .
Но всё закончилось плачевно. Похоже, что Генивий слишком упивался своей непогрешимостью и это сыграло с ним поистине ужасную шутку.
Всё произошло в один момент… Вот, дрожащий в тонких, нежных девичьих руках пистолет делает выстрел шум которого эхом отдаётся в зале, перекрывает крик Зигфрида, который уже почти прыгает на неё, пытаясь отнять пистолет, вот слышится чавкающий звук, затем пистолет падает на пол с тихим, звенящим звуком. Сколь резко контрастирует наступившая тишина с прежним шумом, тишина зловещая, которая появляется только тогда, когда убивают другого человека…
Поздно. Он, как телохранитель, не справился со своей задачей… Не то, чтобы это его очень расстраивало – жить Бартоломею и так оставалось недолго, сам Зигфрид бы не позволил, но столь ранняя смерть полностью разрушала его планы.
- Успокойся. – Хольцер приблизился к испуганной Марианне и заслонил Бартоломея своим телом. Нет, не стоит ей видеть труп – это слишком давящий, слишком тяжёлый опыт.
- Ты не виновата и ты это знаешь. – убедить её в невиновности, в том, что она была права – лучший способ. Тем более, девушка скоро и сама начнёт искать себе оправдания, а это поможет ей. – Тебе нужно только успокоиться, хорошо?

Всё рушилось, абсолютно всё. Рушились тщательно строимые планы, далекоидущие задумки, основы его будущих идей. Всё рушилось. Абсолютно всё. Как это бесило. Бесило бессилие Зигфрида из-за которого всё вышло из под контроля, невозможность удержать ситуацию в своих руках, бесило отношение Бартоломея, который одним неосторожным словом разорвал доверие между ним и дочерью этого проклятого генерала. Ну какого дьявола он распустил свой поганый язык? Хотелось рвать и метать, бить кулаками в стену и кричать, не важно на кого, но Зигфрид не мог позволить себе паниковать, нет, не сейчас. Сейчас он должен был попытаться успокоить Марианну, которая окончательно начала терять связи с реальностью. Нет… слишком, слишком сложно для неё было это услышать. То, что её возлюбленный собственными руками убил Антуанетту, а, затем, последовавшее этой же самой девушкой убийство собственного отца. Такое выдержит не каждый человек, разум несчастной исказился, она потеряла возможность понимать то, что делает и стала очень, очень опасной. Если она себя не успокоит…
“Ну же, ну же. Не закатывай истерики. Иди ко мне, поплачься как ты всегда делаешь.” – мужчина словно пытался мысленно отдавать ей приказы, но, увы, мысленных команд его, никто не слушал. Он попытался приблизиться к ней, но дочь генерала отпрянула, словно ей была неприятна сама мысль о Зигфриде. Чтож, понятно, что это было так, она определённо ненавидела его, но нельзя давать ей отнимать драгоценное время…
“Слуги. Слуги определённо должны были слышать выстрелы, но почему-то тут никого нет… Дьявол, лучше бы они не слышали их.” – подобные мысли беспрерывным роем крутились в голове бывшего телохранителя. Никаких свидетелей, нет, никаких.
- Марианна, пожалуйста, прошу тебя, успокойся…
Она не слушала. Почему? Как она смела его не слушать? Что она о себе вообще думает? Нет, нельзя было злиться на неё, не сейчас. Она могла ощутить его злость, истолковать её неверно и действовать соответствующе…
Она ещё не могла поверить в реальность происходящего, мямлила, спрашивала его, в надежде, что всё это окажется лишь глупым сном, но… Но, увы, это был не сон. Тут не проснёшься в самый страшный момент, не освободишься от цепких лап кошмара. Девушка больше не могла выдерживать этот груз, груз страха, ненависти, осознания того, что она натворила, истерически захихикав, она упала на колени.
“Как же мне успокоить эту истеричку?” – ответа на этот вопрос Зигфрид не знал. Он не знал, что предпринять, чтобы девушка прекратила свою истерику, успокоить её и получить возможность трезво мыслить… Он не мог не заметить, как девушка потянулась к оружию.
“Нееет. Только этого мне не хватало.” – он был и так недалеко, а пока она тянулась к злосчастному орудию убийства, бывший адъютант Бартоломея Генвия быстрым шагом приблизился к ней. Он склонился к девушке ровно в тот момент, когда та подносила пистолет к собственной шее и отвёл руку девушки в сторону, удерживая её от опрометчивых действий. Он держал её так, что та не сумела бы нажать курок, а, там, уже недалеко и включения предохранителя…
- Марианна, умоляю, одумайся. – лицо Зигфрида находилось практически рядом с лицом девушки: он преклонил колено, чтобы суметь дотянуться рукой до оружия. – Отдай его.
Левой рукой он пытался отобрать оружие, правой, прикоснулся к щеке девушки.
- Мари, прошу, успокойся, выслушай меня я…
Договорить ему не дали. Краем уха Хольцер услышал скрип открывающейся двери и удивлённый возглас заглянувшего слуги. Накаркал называется.
- Дьявол. – только и смог, что произнести Зигфрид срываясь с места. Отобрать оружие у Марианны не составляло труда – достаточно было немного вывернуть кисть. К сожалению он хотел сделать это нежнее, мягче, но вторжение извне помешало столь деликатному процессу…
Никакой стрельбы.
Они и так находились рядом с дверью, поэтому, Хольцер просто, не сбавляя скорости, со всей силы ударил заглянувшего бедолагу в живот. Затем, удар по голове, чтобы вырубить несчастного. Втянув слугу в помещение Зигфрид закрыл дверь, защёлкнул замок и оглянулся на девушку.
"Только не делай ничего глупого, пожалуйста..."

Зигфрид сделал глубокий вдох и, затем, облегчённо выдохнул. Похоже, что дела стали налаживаться. По крайней мере текущие дела. На всё нужно смотреть с определённой долей позитива, нельзя же полностью погружаться в пучины отчаяния? Ситуация не пропащая, выход всегда найдётся. А то, что Марианна взяла себя в руки уже, определённо, можно считать добрым знаком.
На лице бывшего телохранителя появилась едва заметная улыбка. Она была явно непроизвольной: он радовался тому, что девушка умудрилась таки восстановить над собой контроль. Да, она была ещё напугана, а когда тот барьер в её разуме, созданный этой самой истеричностью ослаб – ещё сильнее “прочувствовала” вес всего случившегося в этот вечер…
- Нечто очень плохое. – уже немного устало ответил мужчина и проверил пульс слуги. Живой. Было бы даже удивительно, если бы профессиональный военный просто не рассчитал свои силы и случайно убил невиновного. Нет, никаких угрызений или сожалений: убийство просто доставило бы лишние неудобства. Но так как лишних проблем удалось избежать, Зигфрид мог счесть себя более-менее довольным.
Сейчас он должен был сделать кое-какие приготовления к побегу и, поэтому, даже не оборачивался, отвечая Марианне – дела. Лишь внимательно, словно оценивающе, посмотрел на девушку и, кивнув, продолжил говорить.
- Сейчас будем разгребать все те проблемы в которые только что ввязались. Но не волнуйся. – молодой человек прервался, словно натолкнулся на какую-то мысль и быстрыми шагами приблизился к Бартоломею. Хмыкнул, затем, залез в карман, вынул небольшой ключ и положил его в один из карманов богатого костюма некогда живого генерала.
- Туда тебе и дорога, падаль. – коротко, но весьма чувственно бросил Хольцер и, отвернувшись от Бартоломея, приблизился к девушке, коснулся левой рукой её волос, улыбнулся. Он умел играть, а успокоение, даже от такого неприятного, но некогда очень близкого существа, могло бы ей пригодиться. Тем более, что такое поведение Зигфриду ничего не стоило. Не надо было пока упоминать бедной девушке о том, что объект её любви является её братом.
- Да, Мари. Пройдём. Я буду тебя защищать, обещаю. Чего бы мне это не стоило. – голос Зигфрида был на удивление тёплым. Даже он не ожидал от себя такой нежности. Чем это было? Состраданием к несчастной девушке? Или чем-то ещё? Врятли, он довольно давно и весьма чётко определил свою позицию относительно Марианны и не мог просто поддаваться низменным желаниям, неудобным чувствам. Слишком много в его отношении было логики, логики, которая абсолютно не позволяла прявлять никакой эмоциональной привязанности.
- Обещаю, когда мы будем в безопасности, я расскажу тебе всё, что скрывал до этого. И правду по поводу того, что сказал Бартоломей.
Правду, увы, которая была бы не полной. И даже если его слова будут похожи на оправдания – он скажет, расскажет ей. В конце концов, Марианна всегда ему верила, она была милой и очень воспитанной девушкой. Послушной, верной, преданной. Именно такой её воспитал Зигфрид, именно преданности он от неё и ожидал.
Он намеревался защитить свой инструмент, чтобы потом воспользоваться им эффективно, точно. Даже если он и не может использовать своё родство с Марианной, не может претендовать на наследство, ибо так и не был признан официально, он может манипулировать делами Бартоломея через свою игрушку, свою ручную Марианну…
- Но нам нужно выбираться отсюда и, конечно, не через парадную дверь.
Он взял в руки пистолет, снял его с предохранителя, приблизился к слуге и кивком головы указал девушке стать рядом.
- Сейчас я приведу его в чувство, а ты, Мари, будь хорошей заложницей, ладно? Будем обыгрывать похищение. Хоть что-то будет... – закусив губу, бывший телохранитель несколько раз ударил слугу по щекам, но это, увы, не помогло. Поэтому пришлось прибегнуть к более простому методу – взять бутыль вина и вылить драгоценную влагу прямо на лицо лежащего человека.
Судя по судорожным вздохам тот кто был в отключке начал приходить в себя. Левой рукой Зигфрид зажал рот слуге, чтобы не позволить вырваться громкому крику, который бы мог вызвать лишнюю панику и создать дополнительные проблемы.
- Молчи и слушай, если хочешь жить. – для убедительности мужчина приставил дуло пистолета к шее своей жертвы. – Сегодня у меня очень неудачный день, пришлось прикончить жирного ублюдка считавшего меня своим слугой, а теперь ещё и ты тут, мешаешься под ногами.
Сжав зубы, Зигфрид чуть придушил жертву и пробормотал, словно говорил сам с собой:
- Чёртово похищение, я говорил, что не удастся, но нет, нет. Всё пройдёт как надо…
Вновь обернувшись к слуге, он, уже улыбаясь, хотя в улыбке явно сквозила недвусмысленная угроза, продолжил.
- Если проведёшь меня через служебные помещения и не сделаешь ничего глупого – будешь жить. Вякнешь – сверну шею. Понял?
Ответ не заставил себя ждать. Люди вообще становятся на удивление понятливыми, когда им в лицо тычут пистолетом.
- А раз понял, то вставай, веди нас через самые малоиспользуемые коридоры. И не дури. Пристрелю. Ты – Зигфрид перевёл пистолет на девушку, двигай к двери. Не дёргайся. Меня не просили приводить тебя целой.
Голос его был властным, тон приказным, он явно ждал того, что Марианна ему подыграет.
- А теперь ты, вставай. – мужчина бесцеремонно, рывком, поставил слугу на ноги и, заломив ему руку, приставил пистолет к спине. – Марианна, будешь глупить – пристрелю его, а потом займусь тобою.
Зигфрид подвёл взятого на прицел человека к двери и приказал тому открывать её. Марианне он указал стать рядом со стеной, подальше от входа.
Если его там ждут, то у него есть живой щит, который “словит” и отведёт вражеский огонь. Если он будет. Бартоломей жутко не любил свою охрану, ибо не доверял. И её было всего ничего, лишь на внешнем периметре. И охрана никогда не проверяла служебные помещения, уж это-то адъютант Бартоломея узнал очень скоро.