Трава на лужайке перед учебным корпусом казалась пластиковой под ослепительными светом полуденного солнца. Жаркие лучи стрелами пробивались сквозь крону раскидистого дерева, под которым уселся Канон, и причудливыми пятнами раскрашивали его форменные брюки. Вокруг звенели голоса студентов. Канон поудобнее оперся спиной на широкий ствол и пристроил учебник истории на коленях. Книга принадлежала Шнайзелю эль Британия, и Канону было приятно просто прикасаться к ней, однако скоро сессия... Канон раскрыл учебник. Строчки в нем почему-то шли сверху вниз, а стоило к ним приглядеться - и вовсе расплылись, буквы превратились в странные символы. Недоумевая, Канон попытался перелистнуть страницу, но на ней выступили, как испарина, багровые капли, мокрая бумага расползлась в его пальцах - и вот уже вся книга сочится алой жидкостью, заливая его руки, синюю форму, зеленую траву...
"Мальдини", - произнес родной голос и Канон проснулся, как по будильнику.
"Сон, все сон", - была его первая мысль. Он хотел было открыть глаза и потянуться, но Шнайзель негромко продолжал:
- ...то возможно бы и не спал вовсе... - и Канон замер, не дрогнули даже ресницы. Если принц не будил его, есть вероятность, что ему стоит оставаться спящим — эта логика работала в нем на уровне рефлексов. События последнего дня быстро восстановились в памяти. Перелет, студентка, нелепый выстрел, Зеро и зеленоволосая девица. После кустарно сделанной операции Шнайзелю как будто стало получше, и Канона подвел многодневный недосып: прислушиваясь к дыханию принца и держа его за руку, Мальдини не заметил, как задремал - в неудобной позе, навалившись на стол и положив голову на сгиб локтя. «Как я мог отрубиться?!»
Шнайзель говорил ровным голосом («Господи, кажется, ему хотя бы не стало хуже!»), но Канон отчетливо распознал подавленную слабость и боль. У него сжалось сердце. «Похоже, действие анальгетиков закончилось».
Зажурчал девичий голос - Канон опознал сострадательную медсестру-японку. А вот охраны, очевидно, в помещении не было, иначе тихий разговор девушки-мятежницы и британского Премьер-министра был бы сурово пресечен. Содержание этой беседы было настолько диким для того места, в котором она происходила, что в этом безошибочно угадывалась рука Шнайзеля. Холодный ум и обаяние не отказали ему даже в таком состоянии. Канона захлестнула волна нежности, он едва сдержал улыбку. «Интересно, на какой приз ты расчитываешь в этой странной шахматной партии, мой гроссмейстер?» Маловероятно, что такой мастер манипулирования как Шнайзель удовольствуется лишь расположением со стороны противника. «Хотя, в нашей ситуации расположение медика — уже ценно», - мрачно подумал Канон, чувствуя, какими ледяными и влажными были пальцы его принца. Ему хотелось коснуться любимой ладони губами, согреть своим дыханием, но он не двигался, чтобы не помешать тонкой игре Шнайзеля.
Между тем, голос девушки уже дрожал от волнения, словно чувствительная струна от прикосновений опытного музыканта. Японочка оказалась прекраснодушной идеалисткой. Канон недолюбливал такой тип людей, не умея ни понять их, ни очаровать, как Шнайзель; они раздражали его, рядом с ними он ощущал себя циником и это тоже ему не нравилось. Однако очевидная доброта и доверчивость японки его тронули. «Да, в таких играх она тебе не соперник, милый, - подумал он с оттенком сочувствия к наивной девушке. - Не знаю, что будет с нами, но для нее ваша встреча может закончиться плохо».
Терпение было не самой сильной стороной Канона. Прикинув, что рукав кителя и растрепанные волосы должны неплохо скрывать лицо, он приоткрыл глаза. Обзор, конечно, был ограничен, но и такого хватило, чтобы увидеть слабую улыбку на побелевших губах Шнайзеля — у Канона перехватило дыхание от нежности, — и примитивную систему переливания крови. Убогих медицинских познаний графа было достаточно, чтобы понять, что происходит — девчонка переливает свою собственную кровь принцу, напрямую. Канон оцепенел. «Гепатиты, вирусы, иммунные реакции.... Кто знает, чем они могут болеть в своих гетто, где уже десяток лет нет нормальной медицинской службы!» Называя старому грибу-медику группу крови Шнайзеля, он даже предположить не мог, что речь пойдет не о специализированных препаратах. Канона охватила паника цивилизованного человека, которому вместо антибиотиков наскребли плесени со стены, и он едва не сорвался с места, чтобы прервать процедуру, но вовремя опомнился. «Нет смысла, поздно», - в свете лампы ему хорошо было видно лицо девчонки. Даже делая скидку на экзотичность ее внешности, Канон был уверен, что выглядит она бледновато. Получше, чем ее раненый пациент, но куда хуже, чем раньше. Видимо, крови она отдала уже немало. В памяти всплыли мутные обрывки курса первой помощи: «Лучше вся эта коллекция - потом, чем шок от кровопотери и смерть - сейчас, - аккуратные ногти Шнайзеля чуть порозовели, тот кошмарный синеватый оттенок, который был после операции, пропал. - Может, еще обойдется.... Похоже, я должен быть благодарен тебе, Хироми».
Он легонько сжал пальцы принца — люблю тебя, ты знаешь.
И услышал шепот японочки:
- И что я могу сделать, чтобы помочь вам?
Шах, Хироми.
Канон был далек от того, чтобы недооценивать Белого принца, и все же та легкость, с которой Шнайзель подвел медика ОЧР к предательству, не сказав в сущности ни слова лжи, заворожила даже его. Во встрече этих двоих Канон видел определенную иронию: их глобальные цели были схожи, но различие в способах достижения этих целей разделяло британского принца и медсестру-японку как пропасть.
Впрочем, шах — это еще не мат, партия не окончена. Мальдини обнаружил, что наблюдает за происходящим с азартом, довольно неуместным, когда на кону жизнь дорогого человека, да и твоя собственная тоже.
- Что я могу? - повторила «слабое звено» японского сопротивления.
Канону пришлось буквально прикусить язык, борясь с соблазном ответить что-то вроде: «дай мне телефон и скажи координаты этой проклятой конуры, чтобы нашим спецслужбам не пришлось тратить время на пеленг». Если у Белого принца было такое же искушение, то вида он не подал.
Шнайзель приподнялся, пытаясь сесть, и Канон подобрался как взведенная пружина, напряженно наблюдая за ним из-под челки. С его места не удержать 90 килограмм живого веса от падения, но поддержать, если у принца закружится голова, он сможет. «А она закружится... И швы разойдутся. Осторожнее, милый». Канон всегда знал Белого принца сильным, гибким, грациозным человеком, — и тем невыносимее было видеть, с каким трудом далось ему это простое движение.
Отредактировано Kanon Maldini (2010-04-30 02:27:21)